О документальной повести «Белым по чёрному» Рубена Давида Гонсалеса Гальего (Ruben David Gonzalez Gallego)

Соберитесь с духом, чтобы прочитать это произведение — "Белым по чёрному" Рубена Давида Гонсалеса Гальего. Приготовьтесь и к тому, что ваше богатое воображение, которым вы так гордитесь, через пару часов чтения будет лежать на лопатках. Такого драматического "сюжета", как у Рубена Давида Гонсалеса Гальего, человеку не выдумать. Жизнь — самый изобретательный драматург. А слово "сюжет" потому и взято мною в кавычки, что Рубен Давид Гонсалес Гальего его не сочинил, а прожил, причём в самые дорогие годы — в детстве.

Однажды, месяца полтора назад, я спросила по телефону у Димы Терещенко — моего друга, представителя современной безбашенной (прости, Дима) молодёжи и страстного книгочея:

— Что бы мне такого хорошего почитать?

Дима ответил без раздумий:

— "Белым по чёрному" Рубена Давида Гонсалеса Гальего.

— Испанец?

— Да. Но — русский… Нет, ничего не путаю. Его мать — дочь лидера Испанской коммунистической партии — жила в Советском Союзе, там и родила. Ребёнку поставили диагноз: ДЦП, а матери сказали, что сын умер. Такая вот дикость. В этом замешана "большая политика". Поймёте, когда прочитаете предисловие. О своём происхождении он не знал, считался сиротой, рос в советских детских домах инвалидов — в повести и рассказывает об этих домах, о том, как в них выживал он сам и другие дети-инвалиды… Не поверите, но я, читая, плакал.

Я была в замешательстве.

— Прочитаю вам первый абзац, и вы захотите прочитать всё, причём немедленно.

Я — герой. Быть героем легко. Если у тебя нет рук или ног — ты герой или покойник. Если у тебя нет родителей — надейся на свои руки и ноги. И будь героем. Если у тебя нет ни рук, ни ног, а ты к тому же ухитрился появиться на свет сиротой, — всё. Ты обречён быть героем до конца своих дней. Или сдохнуть. Я герой. У меня просто нет другого выхода.

Что-то сжалось у меня внутри. Такая сила, сила обречённого на геройство исходила из этих слов!

Все часы, пока я потом читала это страшное произведение, у меня качалась голова из стороны в сторону, как это бывает, если узнаёшь что-то ошеломляющее.

Ну и чего страшного? Мало ли написано о сиротстве? О жестокости, насилии, обречённости? О войне, концлагерях, в конце концов?

В том-то и дело, что описанное в документальной повести "Белым по чёрному" не имеет абсолютных аналогий. При чтении не мелькают мысли, мол, точь-в-точь такая же ситуация была со мной, с моими знакомыми или с литературными героями.

И не мелькнёт ни у кого… Вот только если у него тоже с первой пелёнки — детский церебральный паралич (ДЦП), если его тоже лишили матери и если он тоже с ужасом ждёт своего 15-летия. В 15 лет он из ребёнка сразу перейдёт в возрастную группу стариков: его из детского дома перегрузят в дом престарелых. А там он, как и другие ребята из его детского дома, умрёт через месяц от голода и от холода, потому что в доме престарелых никто за инвалидами не ухаживает, а из самостоятельных способов передвижения у него один — ползком.

Когда недавно был жуткий шум в России по поводу сгоревших на пожаре двадцати трёх постояльцев дома престарелых, я вспоминала книгу Рубена Давида Гонсалеса Гальего "Белым по чёрному". Чего удивляться, что старики не бежали из дома как угорелые? Потому что они как угорелые ползли. Если могли и это.

Есть такие тихие люди, которые о тяжёлом, о пережитом рассказывают спокойно, без нажима и драматических жестов, а у тебя по коже — мурашки. Это действует сильнее крика, истерик. Недаром есть выражение "голая правда". Сила воздействия правды такова, что ей не нужны одёжки и декорации.

"В чём сила, брат? Я думаю, сила — в правде".

Вот и Рубен Давид Гонсалес Гальего просто рассказывает. Не комментирует, не разъясняет. А чего растолковывать-то? Разве вам, "нормальным", непонятно? Обычное дело: надо в туалет — ползи…

Я — маленький мальчик. Ночь. Зима. Мне надо в туалет. Звать нянечку бесполезно.

Выход один — ползти в туалет.

Для начала нужно слезть с кровати. Способ есть, я его сам придумал. Просто подползаю к краю кровати и переворачиваюсь на спину, опрокидывая своё тело на пол. Удар. Боль. Подползаю к двери в коридор, толкаю её головой и выползаю наружу из относительно тёплой комнаты в холод и темноту. Ночью все окна в коридоре открыты. Холодно, очень холодно. Я — голый. Ползти далеко. Когда ползу мимо комнаты, где спят нянечки, пытаюсь позвать на помощь, стучу головой в их дверь. Никто не отзывается. Кричу. Никого. Может быть, я тихо кричу. Пока добираюсь до туалета, замерзаю окончательно. В туалете окна открыты, на подоконнике снег. Добираюсь до горшка. Отдыхаю. Мне обязательно надо отдохнуть перед тем, как ползти назад. Пока отдыхаю, моча в горшке обзаводится ледяной кромкой. Ползу обратно. Стаскиваю зубами одеяло со своей кровати, кое-как заворачиваюсь в него и пытаюсь заснуть.

…А находишься в палате, в школьном классе — лежи. Только старайся, чтобы на тебя не наступили.

Я лежал под кроватью в противоположном углу комнаты. Тело под кроватью, голова и плечи — наружу, передо мной книга.

Читать, засунув ноги под кровать, очень удобно. Никто не потревожит.

<… >

Мы одни в классе — я и учитель истории. Он что-то пишет в классном журнале, я читаю. Он сидит за учительским столом, я — лежу на полу неподалёку от него.

Будни, праздники, шефы, уроки, каникулы; детдомовские "законы", издевательства над новенькими, а потом дружба с ними; разговоры с нянечками, учителями. Всё вроде бы обычно, как в других, не инвалидных детских домах. Но сколько цинизма в отношениях взрослых к больным (обезноженным, парализованным, немым, глухим, слепым, умственно отсталым) детям.

В классе:

Диктант. Все ученики сидят за партами. Саша лежит на полу. Опираясь на больную руку, здоровой он старательно выводит крупные некрасивые буквы. Его тело выворачивают судороги, но он честно старается.

— Извините, вы не могли бы диктовать помедленнее?

— Я диктую со скоростью, предусмотренной программой шестого класса средней школы.

Саша улыбается.

— Понимаете, если бы у меня ещё и руки были как у ученика шестого класса средней школы, я бы вас не беспокоил.

— В таком случае тебе следовало бы учиться во вспомогательной школе.

Разговор с воспитательницей:

Я спросил её, что будет со мной, когда я вырасту. Меня тоже отвезут в дом престарелых, и я умру?

— Конечно.

— Но мне тогда будет пятнадцать, я не хочу умирать так рано. Выходит, всё зря? Зачем же тогда учиться?

— Ничего не зря. Учиться вы должны потому, что вас кормят бесплатно. И вообще, ты уроки выучил?

Выучил; выучился; подростком попал в дом престарелых. В той части произведения, которая посвящена жизни в доме престарелых, почти все эпизоды — не о том, как он выживал сам, а о других. Тяжёлые сцены беспомощности, отчаяния. И опять — цинизма.

Конечно, в книге немало сцен доброты, помощи как в клиниках, в детском доме, так и в доме престарелых. Они больше всего запомнились и мальчику, но это как раз то белое, что подчёркивает глубину чёрного.

Говорить о циничности нашей государственной системы — значит слишком очеловечивать систему, приписывая ей это качество. Она бесчеловечна. Бесчеловечна ко всем "нормальным" гражданам. К инвалидам же — в особенности.

Поэтому мне совсем не было обидно за державу, когда Рубен признался, что он очень пожалел, что не остался в Америке, а вернулся в Россию. Поездка в Америку — тоже часть книги "Белым по чёрному". Рубен предпринял её уже взрослым, с женой.

Посещение Америки было и счастливейшим, и горчайшим событием для Рубена.

Счастливейшим — потому что здесь его снабдили "чудом американской техники" — электрической коляской. А ещё здесь были ровные дороги, пандусы, микроавтобусы с подъёмниками. Он впервые сам передвигался ("I go!"). Впервые он, инвалид, почувствовал себя достойным, равноправным гражданином.

А горчайшим событием эта поездка стала потому, что предстояла и обратная дорога — в Россию.

Я последний день в Америке. Завтра меня отвезут в аэропорт, посадят в самолёт. Самолёт в срок доставит меня в Россию. Там, в далёкой России, меня аккуратно положат на диван и приговорят к пожизненному заключению в четырёх стенах. Добрые русские люди будут давать мне еду, пить со мной водку. Там будет сытно и, может быть, тепло. Там будет всё, кроме свободы. Мне запретят видеть солнце, гулять по городу, сидеть в кафе. Снисходительно объяснят, что все эти излишества для нормальных, полноценных граждан. Дадут ещё немного еды и водки и в очередной раз напомнят о моей чёрной неблагодарности. Скажут, что я хочу слишком многого, что нужно немного потерпеть, немного, совсем чуть-чуть, лет пятьдесят. Я буду со всем соглашаться и отрешённо кивать. Буду послушно делать что прикажут и молча терпеть позор и унижение. Приму свою неполноценность как неизбежное зло и стану медленно подыхать. А когда мне надоест такая сволочная жизнь и я попрошу немного яду, мне, разумеется, откажут. Быстрая смерть запрещена в той далёкой и гуманной стране. Всё, что мне позволят, — медленно травиться водкой и надеяться на язву желудка или инфаркт.

Писателю Рубену Давиду Гонсалесу Гальего не пришлось терпеть "лет пятьдесят". В 2000 году (на 32-м году жизни) он нашёл мать, через год переехал в Мадрид. Он успешен и знаменит. Стал писателем. В предисловии к повести "Белым по чёрному" приводятся его слова:

— Когда познакомился с мамой, понял, что для того, чтобы объяснить миру, кто я такой, нужно писать. Слишком много странностей, слишком много недоговорённости и лжи вокруг нашей истории. Если её не опишу я — опишет кто-то ещё, причём так, как ему выгодно. Конечно, большинству людей веселее представить наши судьбы как нелепое стечение обстоятельств. Это не так. Я оказался невольным свидетелем социалистической системы изоляции неполноценных.

Ещё одна причина, по которой пишу, — личная. Впереди — нормальная жизнь, позади — ад. Я должен избавиться от этого ада в себе.

Можно только преклоняться перед силой духа этого человека, который, несмотря ни на что, написал в своей книге:

Спасибо учителям, научившим меня читать. Спасибо советскому государству, вырастившему меня. Спасибо умным американцам, создавшим компьютер, за возможность печатать этот текст указательным пальцем левой руки.

Вспомним, как начинается книга: "Я — герой". Это так.

Документальная повесть "Белым по чёрному" Рубена Давида Гонсалеса Гальего опубликована в журнале "Иностранная литература" (2002. — № 1).

Замечу, что произведение «Белым по чёрному», которое я называю здесь документальной повестью, определяют также как роман.

P . S . Когда читала "Белым по чёрному", перед глазами стояли строчки из дневника Лены Пирагис, сестры моего мужа.

Её уже нет в живых. Она умерла от рака. Её школьные и студенческие дневники хранятся в нашем доме. Дневники девочки, которая с пяти лет, пережив полиомиелит, оказалась на костылях. Я читала со слезами. Сколько, действительно, жестокости у нас, у здоровых, к инвалидам! Пусть не жестокости, но — равнодушия. Особенно в детских коллективах.

Хорошо, что у Лены была семья. Любящая семья! Два старших брата возили её в школу на санках, таскали по сугробам на руках. Этому были свидетелями мы все — одноклассники Лениных братьев.

А ещё у Лены на пути оказался хороший человек, Юра Олькин. Они поженились сразу после получения дипломов медицинского института, по распределению уехали работать на БАМ. Родили детей.

Дневников об этом, взрослом периоде нет. Но и без них знаю, сколько пришлось Лене (а вместе с ней и Юре) пережить унижений.

Помню, как-то Юра рассказывал, что не нашлось ни единого человека из всего салона самолёта, чтобы помочь ему снести по трапу на землю Лену и вещи! Но при этом сколько было недовольных тем, что не могут обогнать Лену, спускавшуюся на костылях по крутым ступеням.

Любая посторонняя помощь вызывала у Лены слёзы благодарности. Разве ж это нормально?!

Люди, ну давайте же будем милосерднее!